ПУТИ-ДОРОГИ СТРАНЫ «ЛИМОНИИ»

ГЛАВА 9
ПРОДОЛЖЕНИЕ УЧЁБЫ В УЧИЛИЩЕ

В училище стали прибывать поступающие. Они были чистенькие и свеженькие, как огурчики на продажу. Мы с Перминовым выглядели страшнее огородных пугал: встречаясь с нами, эти маменькины сынки старались нас обойти, чтобы случайно не задеть и не испачкаться. Нас официально зачислили в училище, выдали новенькое обмундирование на два года: шинель, шапку, фуражку с кокардой, ватную безрукавку, две пары ботинок, бельё, штаны и рубашки выходные и повседневные рабочие и, наконец, помыли в бане.

Осенью директора училища Федора Романовича Пичугина вызвали на «ковёр» в Сыктывкар в управление трудовыми резервами для объяснения, по какой причине в училище принят ученик, не достигший установленного законом возраста. За пре­вышение служебных полномочий он получил административ­ное наказание — выговор. Какой состоялся по этому поводу разговор между Одинцовым и Пичугиным, я не знаю, но оба по прошествии нескольких лет оставили работу на ниве просвещения: первый стал работать дежурным помощником начальника вокзала станции Княжпогост, второй — главным инженером Со­сно­горского вагонного депо, где впоследствии я имел счастье работать вместе с ним.

Нас распределили по группам. Группы состояли из двадцати че­тырёх учеников. По национальному составу мы были разделе­ны поровну на русских (в основном, из Кировской области, Му­ра­шинского района) и коми (из южных районов и с Удоры). Рус­скоязычных и нас, коми, разместили по разным комнатам.

Мурашинские ребята каждое выраженное осмысленное слово подкрепляли грязным матом так, что вяли уши. Поначалу нецензурная лексика вызывала неприятие, но впоследствии неко­то­рые коми говорящие ребята превзошли мурашинских. Это еще раз доказывало, что худое с легкостью воспринимается в под­ростковом возрасте. Хорошо помнится случай, происшедший с одним из наших деревенских парней, которого во время войны по организованному набору увозили в какое-то ФЗО. Но он там не прижился и сбежал. Власти по небрежности оставили его в покое, да и как не оставить, если поиски и водворение та­кого бедолаги на место обойдется в копеечку — себе дороже. Но самое главное, он из этого пребывания в не столь отдаленных краях привёз одно уникальное выражение. При надевании хо­мута на голову лошади, если она препятствовала столь бесцеремонному поведению человека, стал произносить с упоением фра­зу: «Ну, ной рот, не мотай головой». Вот такому «каверзному» выражению он научился на стороне. Произносимое им слово «ной» на коми языке означало сукно. Деревенские ребята его ошибочную присказку прекрасно понимали, но его не поправляли. Надеюсь, что он так и представился к Богу с этим уни­кальным выражением на устах.

Большинство ребят курили, и мы от них не отставали. Отсутствие спичек не сдерживало употребление табака: брали деревянную руч­ку с пером, на перо насаживали кусочек древесного угля (об­ще­житие и административный корпус училища отапливались дро­вами), выворачивали электрическую лампочку из патрона, уго­лёк совали в пустой патрон и включали свет. Происходило короткое замыкание электрической цепи, древесный уголёк нагревался до высокой температуры, становился ярко-красным от жары и мы от него прикуривали папиросу. Лампочка Ильича встав­лялась на своё место, появлялся свет под ликующий крик прикуривающего: «Да будет свет, сказал монтёр — и перерезал про­вода».  

Мурашинские ребята иногда могли зло пошутить над своими то­варищами. Так мы случайно стали свидетелями такой жестоко­с­ти: один из ребят, Зурабов, уснул до отбоя, да так крепко, что с его ног сняли носки, вставили между пальцами од­ной из ног свернутый в трубку лист бумаги и подожгли. Мы, находясь че­рез стенку в другой спальной комнате, услышали страшный, про­нзительный крик. Побросав все дела, бросились на помощь, и увидели такую картину: паренек сидел на кровати в слезах и пла­кал навзрыд, а рядом лежала обгорелая бумажная трубка. Результат превзошел все ожидания, его товарищи не ожидали та­кой реакции — все были смущены и находились в смятении. Ма­стеру никто не доложил о случившемся, молчал и пострадавший — обошлось без сильного ожога, его успокоили, как могли. Больше подобных шуток мурашинские ребята себе не позволяли.

Итак, я — ученик железнодорожного училища, необходимо такое преобразование запечатлеть. Со мной справа Кривушев Ва­ся. Он на 2 года старше меня, выглядит взрослым, вместе учи­лись в седьмом классе в Глотово. Прошло 5 лет после оконча­ния страшной войны, но государство думало о будущем, как бы ни было тяжело. Кадровую политику вело неукоснительно в пра­вильном направлении, создавая такие промышленные училища для ведомственных отраслей производства, способствовавших систематической подпитке кадрами промышленного и сельского хозяйства нашей большой израненной Страны.

Мастером нашей производственной группы была назначена девушка лет двадцати четырёх, к которой мы относились с большим чувством такта и старались, по-возможности, неприятностей не причинять. Мы гордились тем, что она молода, немногословна и, что самое главное, симпатичная и всегда приходила на работу одетой в форму железнодорожника — в шинели, грудь ко­лесом. 

В столовую мы ходили под её предводительством строем по три-четыре человека в ряд. Возвращались таким же образом и шли в классы на теоретические занятия. Учебная программа состояла из таких технических дисциплин, как металловедение, черчение, слесарное дело, устройство и конструкция вагонов, а также сугубо железнодорожные предметы: «Правила технической эксплуатации железных дорог СССР», «Инструкция по сигнализации» и ряд других дисциплин. Пять дней в неделю преподавали теорию и один день был отведён под практические занятия в мастерской по слесарному делу: из металлических поковок, изготовленных учениками- кузнецами, вытачивали слесарные молотки, гаечные, газовые, накидные и коробчатые ключи и ряд других изделий, применяемых на ремонтных работах в железнодорожных мастерских. Изготовленными нами инструментами снабжали железнодорожные мастерские Микуньского и Ижемского отделений Печорской железной дороги. 

Теорию по вагонному хозяйству преподавал Владимир Ива­нович Кузнецов, требовавший от нас резвого мышления и бы­с­т­рых ответов на поставленный вопрос. На урок приходил в фор­ме с погонами капитана на плечах, проводил занятия в ус­ко­ренном темпе и оставшееся время развлекал нас анекдотами и разными смешными случаями из своей богатой жизненной прак­тики. Его уроки всегда заканчивались бурным весельем и сме­хом. Вот один из его рассказов: 

— Ехали мы в пригородном поезде в сторону Новосибирска. Вре­мя под вечер, в вагон темнота приходила раньше. Напротив нас (ехали мы три студента с практики) сидел мужик со злым вы­ражением лица. Он постоянно прикладывался к бутылке. Одному из нас пришла в голову мысль украсть бутылку у мужи­ка, что мы и сделали вскоре. В тёмном тамбуре тот, ко­то­рый украл бутылку, приложился к ней, поспешно глотнул содержимое и случилось невероятное — он начал мычать, плевать, бутылку бросил на пол. Она разбилась и на пол вытекло содержимое — это была слизь от харканья больного человека, ко­торый, чтобы не смущать людей, использовал бутылку в гиги­е­нических целях. Как оказалось, он болел открытой формой ту­беркулёза.

Довольно большой интерес представлял завуч училища, Трошев Ни­колай Степанович. Он был малословным и, когда участвовал на линейных перекличках, выкрикивал по списку фамилии учеников, самым безжалостным образом путая ударения. В результате мы не сразу могли понять, кого он имеет в виду. Бог с ним с его ударениями, их мы коверкали, импровизируя по окончании ли­неек на свежую голову. Знаменит он был другим: носил золо­тые часы на цепочке, заправляемые в брючный кармашек, как за­правский купец. Ходила легенда, что он летом уронил свои зна­менитые часы в отверстие (очко) уборной, стоящей во дворе спаль­ного корпуса (туалетов в цивилизованном виде не существо­вало, все мы днём и ночью выбегали по нужде на улицу в это импозантное сооружение). Николай Степанович, воо­ружившись ведром, выгреб все содержимое уборной, не дожи­да­ясь золотарей в виде бригады китайцев, и на радость всего учи­лища нашёл-таки свои бесценные часы.

Программа была рассчитана на низкий образовательный уровень — на уровень неполной средней школы. Мы все имели се­­милетнее образование и общеобразовательные предметы не про­хо­дили, поэтому усвоение предметов по специальности шло до­вольно успешно. После ужина время отводилось на приготовление домашних занятий, а затем, как в армии, определено было личное время. Кто чем мог, тем и занимался: кто писал письма родителям, у кого они были; у кого отсутствовали, те читали художественную литературу, играли, пели песни, травили анекдоты, в карты, надо признать, не играли, дисциплина была жесткая.

Часть ребят были взяты из детских домов. Один из них, Парфёнов с Важгорта (приехал в училище с гармошкой), долго подбирал мелодию на гармошке, а затем в сердцах бросил гармошку на стул со словами: «Никак не могу подобрать мелодию к песне «шумел камыш, деревья гнулись». Оказывается, он соединил слова двух народных песен в одно: «Шумел камыш» и «Ревела буря, гром гремел» (любимая многими песня про Ер­ма­ка) и мучился, не понимая, почему получившийся текст не ло­жится на мелодию песни «Шумел камыш». Так он получил у нас кличку «шумел камыш» и носил ее до окончания училища, стои­чески терпя постоянные насмешки. 

По окончании срока, отводимого на личное время, мы строем, под наблюдением мастера, выходили на двадцать минут на улицу. Эта двадцатиминутная прогулка осуществлялась при наличии соответствующих условий: погода должна была быть не дожд­ливая и не ниже минус 20 градусов по Цельсию. Затем за­хо­дили в спальный корпус, строились вдоль коридора, под ко­манду «смирно» исполняли гимн Советского Союза (введен был несколько лет тому назад) и расходились по спальным комнатам. По сигналу «отбой» все ложились спать. 

По воскресеньям ученики освобождались от прогулок и пения гим­на. В воскресенье проводились различные спортивные и культурные мероприятия, иногда культпоходы в дом офицеров для просмотра кинофильмов. Несколько раз мы ходили на по­становку Сыктывкарского драматического театра. С большим удовольствием посмотрели пьесу Николая Михайловича Дья­конова «Свадьба с приданным». В этой постановке главные роли прекрасно играли молодые артисты театра Михаил Але­ксан­дрович Красильников и Галина Павловна Лыткина — будущие народные артисты Коми Республики. Как-то во время нашей случайной встречи Красильников сказал (моя жена в своё время работала в одной школе с его женой), что Дьяконов пьесу написал лично для него. Возможно? Все возможно. 

Воровства, в классическом понимании, в училище не существовало. Баловались наколками тушью, разведённой в воде. Накалывали мелкую татуировку на руках иголками, собранными в пучок и обвязанными нитками. Такая операция была достаточно болезненной. Чтобы показать, что и я «не лыком шит», я сам себе наколол на левой руке якорь со звездой, а повыше  — цве­точек. Обошлось, к счастью, без заражения крови. 

В каждую комнату входила половина печи «голландки» — одна печь на две комнаты, дверца топки располагалась со стороны коридора. Истопники (женщины) топили печи дровами в дневное время, когда мы находились на занятиях. 

Как-то зимой зашла к нам в общежитие, будучи проездом че­рез Микунь, Аня, которая в своё время приезжала с моим де­дом (её отцом) за нами в Княжпогост. К этому времени она ста­ла уже взрослой девушкой. Мы все находились в спальной комнате, одетые в ватные безрукавки, сидели на табуретках, за­нимаясь подготовкой к завтрашним занятиям. Аня, увидев эту картину, не смогла сдержаться и расхохоталась: мы по­ка­за­лись ей маленькими старичками-гномами. Аня передала мне небольшую сумму денег на мелкие расходы и известила, что мою мать с оставшимися девочками лишили части пособия по утра­те кормильца, поскольку я в училище нахожусь на полном государственном обеспечении. Жаль, но всё же, в условиях аб­со­лютного безденежья и эти крохи скрашивали беспросветную нужду матери.

Copyright © 2022 Вурдов Морисович Николаевич

Лимония