ПУТИ-ДОРОГИ СТРАНЫ «ЛИМОНИИ»

ГЛАВА 3
ПОСЛЕДНЯЯ ПОЕЗДКА ПО РЕКЕ В КОСЛАН
ВПЕЧАТ­ЛЕНИЯ ОТ САМОЛЕТА «ЯК-2»

 Мать проводила меня на лодке до села Кослан, где находился аэродром. Мы плыли вниз по реке Мезень почти весь световой день, шестьдесят с гаком километров на вёслах: мать на корме лодки, я — на носу. 

Это была моя вторая поездка на такое расстояние по Мезени. Первый раз мне пришлось осваивать этот участок реки за год до этого. Тогда мы подрядились с дедом Андреем (Лев Семь Öнь*) привезти груз для сельпо из Кослана в Глотово. Мне уже было 12 лет. Вниз по реке плыли с удовольствием, отвлекаясь на разнообразие природного ландшафта и сенокосные угодья, тянувшиеся по обоим берегам реки. Я с двумя веслами на уключинах располагался на носу лодки, дед же работал веслом с двумя лопастями на корме и вполголоса напевал старинные песни. 

*   Лев Семь Öнь — Андрей (Öнь) Семёнович (Семь) внук Льва (Лев). Как уже отмечалосль, у коми в полном имени сначала указывается имя отца, а потом имя самого человека. В случае большого уважения к человеку перед именем отца идут еще и имена деда и прадеда.

Обратно кроме муки с мешками мы взяли семилетнюю сестру Лию, гостившую у крёстной в Кослане, и соседскую девочку в возрасте девяти лет, проработавшую зиму в няньках у состоятельного районного чиновника. Эта девочка Люба везла с собой кроличью шубку, заработанную ею в услужении. 

Ночевали в деревне Буткан. Пока спали в доме с такими же, как и мы, припозднившимися в пути людьми, у нас из лодки украли так трудно доставшуюся Любе шубку. Поначалу дед поставил меня на корму, отталкивать лодку шестом, но для подростка моя такая работа  оказалась непосильной. Позже дед предложил перейти на вёсла, но и этот метод при довольно быстром течении реки превратился в трудный, тяжёлый, изнурительный труд. Кроме того, давил на меня психологически факт воровства шубки у девочки, которая не могла успокоиться до конца пути. Убивалась и ревела в голос так, как на похоронах плачут взрослые женщины. 

Воровство имело место быть. Оно передавалось по наследству. У Лука Ваня дети, взрослые мужики, два сына oнь и Миш, никогда не проходили мимо поставленной рыбачьей сети в реке или озере. Уменьшив частично улов хозяина сети, при­го­ва­ри­вая: «Бог дал, ещё подаст», осторожно с чистой совестью уста­нав­ливали сеть на своё старое место. Не пойман за руку — не вор.

1950 год. Деревня Кучмозерье. На взятой с газеты «Выль Туйöд» фо­то­графии Петр Егорович Павлов без правой руки — левой рукой де­­лал все: изготав­ли­вал лодки, клал печи в деревне, по реке сплавлял сено на лод­ке, ходил на промысловую охоту, выполнял все мысли­мые работы.

В нашем краю ещё не водились моторизованные средства пе­ре­­движения. Только на лошадях, да самолетом можно было добраться из райцентра Кослана до Княжпогоста, или пешим ход­ом «пилить» 150 км через дремучую тайгу. Мать плыла со мной в лодке — в Кослане её дожидался ОРС-овский грузчик, Петр Павлов, с которым она подрядилась привезти в Глотовское сельпо мешки с мукой. Я был недоволен собой: маме придется более шестидесяти километров плыть вверх по реке Мезень гру­же­­ной лодкой. К тому же кормовым будет однорукий Йöгöр Пе­тя (Петр Егорович), потерявший руку во время войны под Ста­лин­градом на Дону 20 августа 1942 года. Он дожидался нас с лодкой в Кослане (лодка была его собственная), значит ос­­новная нагрузка придётся на мать. Вот тебе и се ля ви, как вы­­ражался, по случаю и без случая, один вернувшийся после вой­ны живым солдат.

Переночевали в селе Кослан у знакомых. Село Кослан по тем временам было единственным электрифицированным местом на весь район (ток вырабатывал дизель генератор в определенное время строго по графику) и, соответственно, радиофицированным. Меня заинтересовал исходящий из репродуктора голос диктора, который я не воспринимал и не мог понимал суть. Семь лет назад, проживая в районном селе Ижма, в котором к тому времени было радио, в комнате, где мы квартировали, на стене висела чёрная тарелка, вещающая по-русски, и я прекрасно понимал, что передавали по радио: слушал выступление Молотова о внезапном нападении фашистской Германии на нашу Страну. Но по прошествии стольких лет, проведенных в Кучмозерье, где все говорили на коми языке, как ни старался вслушиваться в речь диктора, так и не мог его понять. Я попросту не воспринимал информацию и для меня это было довольно забавно. В Ижме же прекрасно понимал. 

Утром мать, смахивая с глаз невольно появляющиеся слезы, проводила меня в аэропорт. Здание аэропорта располагалось за рекой и представляло собой бревенчатый домик, состоящий из трех маленьких комнатушек. Самолет же выглядел очень большим, хотя это был всего лишь У-2, так называемый «кукурузник», с двумя кабинками. В передней кабине, заваленной под завязку мешками с почтовым грузом, в кожаной коричневой куртке не первой свежести сидел лётчик с пышными, соломенного цвета усами. Он велел мне сесть позади себя и спросил: «Ты куда, молодец?»

— В Ухту. На экзамены, — тихо прошамкал я.

— Устраивайся на мешках. Бог поможет — долетим.

Я с грехом пополам устроился на жестких бумажных мешках и моя голова стала на одном уровне с головой летчика. Он сказал: «Есть контакт». Самолет фыркнул, затрясся, задрожал, и нас стало обдувать бензиновым дымом и запахом.

Летчик повернул ко мне голову и что-то прокричал, но из-за жуткого шума двигателя самолёта я ничего не слышал и его не понял. Самолет, пошатываясь из стороны в сторону и подпрыгивая на ямках, вырулил на взлетную полосу. Здесь двигатель заработал еще громче, с надрывом. Вдруг самолет резко сорвался с места, побежал, как необъезженный конь, по полю и вдруг плавно повис в воздухе. Возникли ощущения легкого испуга и радости.

Пролетая над безбрежной тайгой, оставляя позади себя реки и деревушки по их берегам, самолет довольно часто попадал в воздушные ямы, и тогда у меня возникали неприятные ощущения в желудке. Запах бензина, дым и воздушные ямы сделали свое дело, меня стало тошнить, так что красоты полета вскоре перестали меня интересовать. Летчик, понаблюдав за мной, начал подавать рукой какие-то сигналы. До меня дошло только тогда, когда он показал бумажный пакет у своего лица. Я нашел несколько таких серых пакетов, сложенных пополам, на передней стенке кабины, и тут выдержка мне изменила. Все мои внутренности вывернуло со всей едой, недавно столь успешно заправленной в Кослане. 

Вскоре в прохладе полёта состояние моё несколько улучшилось, и я даже начал наблюдать за проплывающими внизу лесами, полями, реками, деревеньками. Но как только самолет стал приземляться, мое состояние от теплого воздуха стало снова невыносимым, пришлось к носу приложить второй пакет. Тем не менее, я выдержал испытание и не использовал пакет по назначению — уже нечего было из себя выдавливать. 

Аэродром в Княжпогосте встретил нас обилием солнца, тепла и зелени. Благополучно приземлившись, я выскочил из кабины и спустился на землю, где попал в объятия ещё более теплого воздуха, который спровоцировал новый приступ рвоты. Пришлось некоторое время отходить, отлеживаясь на земле. Летчик, видя мое состояние, улыбнулся и сказал: «Вот ты первый экзамен и сдал, хотя не совсем удачно. Это тебе не у мамкиной юбки сидеть. Первый полёт, друг, запомнишь на всю оставшуюся жизнь!» — он был прав.

В дальнейшем этот запах отработанного бензина держал меня в напряжении двадцать лет и исчез только после того, как я сам, уже во взрослой семейной жизни, сел за руль своего собственного народного автомобиля «Жигули (Лада) 2103».

На железнодорожном вокзале я приобрёл билет в общий вагон. Чтобы понять, как всё же катятся колёса по рельсам, сначала внимательно осмотрел обод колеса, у которого оказалось одно ребро, после чего с опаской поднялся в вагон. В своё время, когда еще учился в седьмом классе, на вопрос учительницы математики: «Какие колёса в вагонах поездов?», нисколько не смущаясь, нарисовал колесо с двумя ребрами. Она меня поправила, объяснив, что колёса имеют одно ребро с внутренней стороны.

В вагоне, заполненном под завязку людьми, было душно и сумрачно. Проводница, проверив билет, вернула его мне и сказа­ла, чтобы я нашел свободное место и сел. Я, с трудом находя, куда можно ступить ногами, пошел по узкому коридору, за­валенному мешками, узлами, вытянутыми ногами. Какие-то сердобольные люди с боковой стороны вагона, уплотнившись, ос­вободили мне место. Таким образом, я впервые в жизни оказался самостоятельно едущим среди чужих, незнакомых мне людей, которые совершенно не интересовались моей персоной: «Кто я и зачем нахожусь здесь?» — от этих мыслей мне стало грустно, сжало грудь. 

Поезд тронулся, но я начало движения не ощутил — понял, что он движется, только по лёгкому качанию вагона и по бо­ко­вым толчкам, возникающим при прохождении стрелочных переводов. На кривых участках пути возникало неприятное ощущение опрокидывания вагона. Этакое неудовлетворительное чувство держало меня до выхода из вагона по прибытии на место назначения.

Copyright © 2022 Вурдов Морисович Николаевич

Лимония